После его ухода Ренч, похихикивая, сказал, что «земскому лекарю» и двум его помощницам житье в Москве понравилось и, хотя лечение в основном закончилось, домой они не спешат. Расхаживают по городу, знакомясь с новыми достопримечательностями, или сидят часами в кухне, предаваясь воспоминаниям о событиях «времен Очакова и покоренья Крыма», утешаются заскорузлыми медицинскими анекдотами. Впрочем, о «Мусиной медицине» Ренч говорил с нежностью: по собственному его признанию, к старикам он крепко привязался, и ему жаль, что скоро предстоит прощание – с ними жить веселей, а квартира большая, места хватает на всех.

Вдоволь наговорившись о домашних новостях, Ренч, наконец, потребовал:

– Ну а теперь к делу, к делу!

Я начал с изложения тех результатов, которых добился, идя собственным маршрутом. Но он перебил меня чуть ли не на первой фразе.

– Позвольте! Вы же как будто согласились на предложенный мною вариант?

Подняв голову от бумаг, я увидел, что от его недавнего добродушия не осталось и следа: лицо пошло пятнами гнева и огромный рот выстроился в брезгливую гримаску.

– Не совсем так, Марк Ефимович. Я вам обещал проанализировать оба варианта.

– Разве? А мне казалось, я вас убедил в своей правоте.

Естественно, я не сообщил ему о слезном призыве Муси воздержаться от полемики с больным. Потому я произнес осторожно:

– Пожалуй, не убедили, а лишь посеяли некоторые сомнения. Но сейчас все это имеет уже историческое значение. Суть в том, что дело сделано.

Дипломатическое мое заявление только подлило масло в огонь.

– Юрий Петрович! – произнес он, чеканя каждый звук. – Вы с некоторых пор самолично взяли на себя обязанность разъяснять мне, где суть, а где ее нет. Ценю вашу заботу, но нужды в ней не ощущаю. Я пока еще не слепой, и поводырь мне не требуется!

– Ну зачем эти обвинения, Марк Ефимович? – с искренним недоумением воскликнул я. – Мы договорились, что я проработаю оба варианта. Вот они! Я пошел по-вашему и скоро убедился: это дорога в никуда. Вернулся к своему. И вот результат: очередной «бурелом» позади. Уже «опушка» видна, Марк Ефимович! К лету я надеюсь довести «лесной вариант» до конечной формулы. Это ведь главное, согласитесь?

Но он явно не согласился.

– Прагматик вы, Юрий Петрович! – сказал он презрительно. – А между тем забываете, что мы ищем не только решение конкретных проблем, но и общий метод осмысления фактов. И в этом смысле тот вариант, о котором я говорил, мне представляется более универсальным, более богатым.

– Не стоит спорить беспредметно, Марк Ефимович! – сказал я примирительно. – Вот выкладки. Вникните сами – и вы увидите, где есть богатства, а где нет.

– Давайте! – Ренч потянулся за листками.

– С какого хотите начать?

– С вашего!

С полчаса он изучал мою работу, улыбался, бурчал под нос: «Изящно! Изящно!» У меня появилась надежда, что нелепая полемика на том и закончится. Но, завершив изучение моего варианта, он, хоть и сказал удовлетворенно: «Что ж вполне, вполне», – но тут же потребовал:

– Ну а тот, что был предложен мною?

Кляня себя в душе, я протянул ему листочки с не доведенным до полного абсурда решением.

Ренч просмотрел их бегло, с налета и тут же возмущенно воскликнул:

– Так вы же не закончили!

– Но здесь же все очевидно, Марк Ефимович.

– Ах, вам очевидно! – он вскочил с кресла и почти бегом понесся по комнате из угла в угол. – Ему, видите ли, очевидно! А вот мне – нет. Нисколечко не очевидно. Более того, мне кажется элементарным отсутствием научной добросовестности, когда собственный вариант доводится до завершения, а чужой оставляют на полдороге. Я уже не раз вам говорил, что нарушение этики мешает развитию науки. Вы не хотите это воспринять. И вот – последний результат. Как можно выбрать один из двух способов решения, объявить его лучшим, наиболее рациональным, не отработав оба до конца?

Я знал, что доля истины в его суждениях минимальная, но все же есть, и я был, в конечном счете, действительно виноват перед ним. Потому мне ничего не осталось, как покаяться.

– Очень сожалею, Марк Ефимович, – сказал я искренне, – что заставил вас так волноваться. Вину свою осознал. Прошу лишь скидку на молодое нетерпение. Дня через три-четыре предоставлю все вам в самом лучшем виде.

– Как хотите, – ответил Ренч раздраженно, – но я и сам на этот раз доведу дело до конца. Дайте только спишу исходные данные.

Он бросился к столу и застрочил очередным паркеровским фломастером. Я тем временем собрал свои бумаги. Как только Ренч закончил, я еще раз пробормотал, что виноват, и торопливо откланялся. Провожать меня в переднюю Ренч не пошел: там, мол, дует, а ему велено оберегаться сквозняков.

Естественно, в ту встречу о диссертации я не сказал ни слова. Хоть и невелики мои дипломатические способности, все же без особого напряжения ума сообразил: не ко времени.

Через три дня я совершенно однозначно доказал полную несостоятельность идеи Ренча. Позвонил ему по телефону, предложил встретиться, но он сказал, что пока еще к разговору не готов, и обещал позвонить сам.