– Да мимо шел, почему, думаю, Валеру Клинкова не навестить? Ну, и спустился к тебе с обрыва, – ответил майор.

Смотритель маяка усмехнулся багровым от солнца и ветра лицом:

– Знаю я вас, оперов… Мимо шел… Куда тут мимо идти-то можно? Грибы разве собирать, так смотрю, у тебя кроме штанов, другой тары-то нет. А в карманы, толкай – не толкай, и на одну сковородку обабков не натолкаешь… Спрашивай уж, чего надо?

Ефим кивнул головой и спросил:

– Не знаешь, кто такой Ицехвели?

– Гоча, что ли?

– Он.

Ветеран походов за колючую проволоку помолчал, разглядывая сверкающую на солнце чешуйчатую поверхность маленького моря. Потом раздвинул губы, твердые и шершавые, как корка граната, и ответил:

– Считается, что в Законе, но за колючкой не жил, зону не топтал. Из новых. Бизнес крутит. Страховая компания у него. Еще автоперевозками занимается. Потом, фруктами торгует. Не наш. – Валера помолчал и закончил, будто печать на характеристику поставил: – Лаврушник.

Лаврушниками в криминальных кругах называли авторитетов преступного мира, получивших корону Вора в Законе не в результате длинной уголовной карьеры с обязательным пребыванием в местах заключения, но купившим это звание на воровских сходках за деньги. Уголовные авторитеты, живущие по старым традициям, настоящими Ворами в Законе таких не признавали, а их короны считали слепленными из парафина, то есть, липовыми. Таким вот лаврушником, по мнению Валеры Клинкова, и являлся Гоча Ицехвели.

Информация была интересной. Майор не пожалел, что зашел к ветерану исправительной системы.

– А, вот такой орел по фамилии Кирпатый тебе известен? – задал следующий вопрос Ефим.

– Спиридон Пантелеевич? – переспросил Валера, и в его голосе Ефиму послышалось уважение.

– Вроде бы, так его зовут, – кивнул майор.

– Настоящий мужик, – веско кинул Клинков. – Наш. Трижды за колючкой баланду хлебал. Однажды, лет пятнадцать уже тому, мы с ним под Новокузнецком в соседних бараках грелись. Корона у него правильная. Конечно, сейчас не так как раньше… Кое-что и Пантелеевич стал себе позволять… Бабу себе постоянную завел, девчонка у него от нее образовалась… Овощной оптовый рынок купил, что в южном округе… Но это, что ж, я не в не в упрек ему говорю, время такое… – вздохнул старый рецидивист. – Все по другому сделалось. Но, все равно, Кирпатый – не лаврушник!

Он помолчал, взглянул на тихо покачивающиеся поплавки и вдруг хлопнул себя по лбу:

– О! Хорошо, что напомнил! Пора лаврушку в уху кидать!

Он засунул два пальца в нагрудный карман сизой милицейской рубашки и вытащил оттуда крупный лавровый лист, похожий на наконечник знамени. Легко поднявшись, Валера подошел к котелку, пристально вгляделся в его бурлящее содержимое и осторожно опустил лавровый лист в кипящую воду. Уха, словно обрадовавшись тому, что о ней вспомнили, забурлила сильнее. На берегу запахло совсем аппетитно.

– Валера, – помолчав, спросил Мимикьянов, – а ты, случаем, ничего про ограбление кассиров в торговом центре «Наш дом» не слышал?

Клинков опустился рядом на чурбачок и с недовольным видом произнес:

– Ну, был же уговор! Про уголовные дела не спрашивать… Ну, Ефим Алексеевич…

Отошедший от дел рецидивист, будто пораженный словами Ефима, даже развел ладони в стороны.

– Да, ладно, – и сам махнул рукой на Клинкова Ефим, – Я же тебя имена называть не прошу… Я тебя о другом спрашиваю… Не было ли там чего-нибудь такого… особенного… необычного… А?

Валера задумался. Багровое лицо у него окаменело, он стал похож на скульптурный портрет самого себя, выполненный из красного базальта.

– Ну, вообще-то… – после минутного молчания ожила статуя. – Кое-что, было…