Все кончилось хорошо. Но побегать и понервничать Мимикьянову пришлось вдосталь.

Однако на этом несчастливый день не завершился.

Не успел Ефим вернуться в управление и доложить Пиготу, что прибор найден, как на него налетело новое дело. Гоша усадил его переписывать отчет в Московский главк. Оказалось, что с этого месяца введена новая форма, и надо разнести текст по специально придуманным штабными умниками разделам.

Ну, что поделаешь? Пришлось разносить.

Одним словом, майор добрался до собственной квартиры где-то около девяти часов.

Не успел он включить проигрыватель и прослушать первые такты любимого Скерцо, как раздался дверной звонок.

Ефим едва ли не со стоном поднялся и пошел в коридор.

На пороге стоял отставной офицер танковых войск Миша Шепталов.

– Чего случилось, Михал Иванович? – спросил Ефим.

– Да, я вот на ужин баранинки сготовил с картошечкой. Чесночком заправил… Вроде, неплохо получилось! Приходи, угощу. Только одна просьбишка…

– Да? – склонил голову к плечу майор, догадываясь о ее характере.

Танкист прочистил горло и спросил:

– У тебя чего-нибудь хорошего не найдется?

Ефим сделал вид, что не понимает о чем идет речь:

– Чего хорошего?

– Ну, для души, – пояснил бывший танкист.

– Есть, – кивнул Ефим. – «Война и мир». Прекрасная, я тебе, Миша, скажу, вещица! Особенно, второй эпилог, где Лев Николаевич размышляет о том, есть ли у человека свобода воли или законы мироздания управляют им, как водитель своим танком…

По мере того, как Ефим произносил свою речь, лицо танкиста мрачнело, как, если бы перед смотровой щелью его командирской машины появлялись все новые танки противника. Но, что значит, командирская выучка! Миша сдержался, не нагрубил в ответ на издевку майора, не плюнул в досаде на пол.

– Всему свое время, – сдержанно произнес он. – И Льва Николаевича почитаем. Но не сейчас. Сейчас расслабиться надо. Ужин все-таки!

Мимикьянов вздохнул:

– Не до этого мне, Миша. Начальство приказало к завтрашнему утру месячный отчет закончить, – соврал он.

Только причина, связанная с исполнением служебного долга могла показаться бывшему начальнику штаба танкового полка уважительной.

– А, ну, тогда, конечно… – разочарованно протянул Шепталов. – Как закончишь, заходи… – без особого жара предложил он. – Я много сготовил, Один все не съем!

– Ну, если до двенадцати напишу, обязательно зайду! – пообещал Мимикьянов, надеясь, что в это время он уже будет крепко спать.

Едва он опустился в кресло и приготовился слушать «Скерцо», снова – звонок!

На этот раз Ефим вставал так, будто на его плечах пристроился барашек средних размеров с курдюком, до отказа набитым салом.

Теперь в дверном проеме красовалась соседка – парикмахерша Ольга Михайловна. Две округлые части ее торса с любопытством высовывались из цветастого домашнего халатика.

– Ольга Михайловна! – Ефим сделал вид, будто приятно удивлен, но пройти не пригласил. – Что случилось?

– Ефим Алексеевич, у вас не найдется луковицы? – спросила парикмахерша.

Мимикьянов задумался.

– Луковицы? – переспросил он с таким выражением, словно впервые в жизни услышал название этого огородного растения.