Как-то в начале января мы, выкроив, несмотря на сессию, вечер, сидели у меня. Матери не было. Когда мы уже обалдели от ласк, поцелуев и слов, она вдруг сказала:

– Медведь! – (Такое я получил прозвище.) – Уедем куда-нибудь! Так невозможно. Мы целуемся и прислушиваемся к шагам за дверью – не идет ли твоя мать. Я не хочу так. Давай уедем куда-нибудь на каникулы.

Мы уехали в Углич. Там жили родители ее сокурсницы. Наташа сказала дома, что едет к ней. На самом деле мы сняли комнату в деревянном доме с большой русской печкой, со смешными обоями в мелкие цветочки.

За те две недели ни одного часа мы не провели врозь. Мне было просто необходимо физически чувствовать, что она рядом. И даже в те вечера, когда мы выбирались к Любе – Наташиной подруге, – я обязательно должен был держать Наташу за руку или за плечо, будто боялся, что она ускользнет куда-то от меня и кончится это почти неправдоподобное счастье.

Люба посмеивалась над нами:

– Ну и рожицы! Смотреть невозможно. Так оба и сияете.

Но к Любе мы ходили редко, кажется, всего два раза.

Нам никто не был нужен. Мы вообще бы, наверное, не выходили из своей комнаты, если б не голод. Только острое желание есть заставляло нас около полудня отрываться друг от друга, натягивать одежду и топать в ресторан – единственное место в городе, где сносно кормили. Стояли сильные морозы, снег под нашими ногами хрустел, как капустные листья. Когда мы добегали до ресторана, то чувствовали волчий аппетит и набрасывались на еду с такой жадностью, что даже видавшие виды официантки удивленно разглядывали нас.

Из ресторана мы выползали отяжелевшие, медлительные. И поначалу шли не спеша – пока мороз не выгонял из нас накопленное в помещении тепло. Тогда мы прибавляли шагу, заскакивали в магазинчики, где что-то на ходу прихватывали на ужин, а к дому, уже совсем замерзшие, мчались бегом. Потом мы грелись у огромного бока печки, посмеиваясь и поддразнивая друг друга.

Но долго стоять, прислонившись к печке, я не мог, Наташа, с пылающими щеками, была так прекрасна, что у меня начинало мутиться в голове, и я медленно приближался к ней. Она улыбалась, а зрачки ее мгновенно расширялись, приобретая странное выражение. Рот ее будто сводило судорогой, и верхние зубы как бы сами собой покусывали нижнюю губу. А когда я дотрагивался до нее, она, словно цепкий зверек, подпрыгивала и повисала на мне. По всей комнате разлеталась одежда, и мы падали на широченное хозяйское ложе, стрелявшее каждой своей пружиной, как артиллерийское орудие.

Однажды утром меня разбудил Наташин смех. Сидя на кровати, она хохотала взахлеб.

– Что ты? – сонно спросил я.

– Ну, Медведь, совсем мы с тобой озверели. Десять дней в Угличе, а ни одной церкви не видели. Вот так интеллектуалы!

– Может, это ничего? – сказал я неуверенно. – Ведь здесь же не памятники античности.

Но Наташа была неумолима. Укутавшись как можно теплее, мы зашли за Любой и отправились смотреть городские достопримечательности. Я их, честно сказать, почти не запомнил.

В последнюю ночь перед отъездом в Москву я сказал ей то, что давно собирался сказать, но не мог, потому что – пусть это и удивит кого-то, но было именно так – не мог, стеснялся.

Я сказал ей:

– Наташа, давай поженимся.

Она крепко прижалась ко мне и зашептала:

– Ты очень хороший, Медведь, благородный, добрый и огромный.

– Значит, да? – спросил я.

– Послушай, Медведик. – Она чуть отстранилась от меня и заговорила рассудительно. – Это, конечно, было бы прекрасно, вот так, все время рядом. Но, милый, мы же еще не совсем самостоятельные. Нам не на что жить. И потому мы вынуждены будем существовать в роли прихлебал при твоей мамаше или при моих предках – неважно. А прихлебал всегда начинают гнуть по-своему: то у них не так, другое не так. Нет, этого я не хочу, Медведь. Так нам все испортят.

– Я могу уйти на заочное…

– Ни за что! Я этого не допущу. Ты – математик и должен жить математикой!

– Но как же быть?

– Господи, разве нам с тобой плохо?

– Нам прекрасно.

– Ну вот. И я твоя. Вот она вся – рядом. Что же еще?

– Но…

– Нет, Медведь, никаких «но», нет этих «но»! Все прекрасно. Так все и будет. И, может, так даже лучше – без горшков, кастрюль и общего хозяйства. Пусть это придет после. Ну не сопи обиженно! Я тебя люблю! И хочу только одного – чтобы все и дальше было как сейчас. Мы же с тобой не гнали события кнутом, и вот какие теперь счастливые. Так будем и дальше мудрыми. Пусть все и дальше складывается естественно.