Но у меня и в мыслях не было драться. С тупым отчаянием я смотрел, как они удалялись от меня, как скрылись за поворотом дорожки.

Наташа мне позвонила рано, в начале девятого, – видимо, из автомата по дороге в университет. Говорила она каким-то брезгливым неестественным голосом:

– Если ты считаешь, что нам необходимо объясниться, то можем встретиться в три у входа в гуманитарный корпус.

Я отметил про себя, что раньше это место у нас называлось короче – «где всегда». Но теперь, видимо, все изменилось.

– Хорошо! – сказал я, хотя совсем не знал, надо ли нам объясняться. Я опять по инерции готов был все делать так, как говорит она.

– Значит в три, – повторила Наташа и повесила трубку.

Вопреки своей привычке вечно опаздывать, она пришла вовремя.

Подходя, едва кивнула. Сказала деловито:

– Надо бы какую-нибудь свободную скамейку найти.

Но это было нереальной задачей – весь двор заполнили гуманитарии, восторженно приветствовавшие друг друга после двух каникулярных месяцев. Мы медленно пробирались через их толпу. Шли рядом, не касаясь друг друга. На ней было короткое платье без рукавов, стального цвета – сшили его в конце июня, и я хорошо помнил, как радовалась ему Наташа. Я смотрел на нее и никак не мог поверить, что мы расстаемся, настолько все в ней было своим, знакомым. Но стоило ей заговорить, и натянутые интонации, брезгливый тон мгновенно возвратили к реальности. Мы вышли за ограду.

– Сесть некуда, – сказала Наташа, – ничего, пройдемся. Не думаю, что разговор будет долгим.

Мы пошли по направлению к Москве-реке.

– Я, в общем, тебе благодарна. Вчерашней своей гнусной выходкой ты облегчил мне душу. Если б не это, мне сейчас было бы трудно. Так легче. Ну, слушай. Произошло то, что вообще-то случается в жизни. Я встретила другого. Ну вот, и поняла, что это настоящее. А то, что было у нас, – так, ребячество. Он старше меня, ему тридцать. У него мужская хватка, смелость, решительность. Все то, чего тебе не достает.

Я вспомнил его быстрый трусливый взгляд и подумал, что Наташа вряд ли права.

– Ну вот, собственно и все, – сказала Наташа. – Прошу тебя больше меня не тревожить, если тебе дорого все, что между нами было.

– А тебе? – спросил я с негодованием. – Тебе дорого?

– Сам понимаешь, Юра, мне сейчас трудно ответить, – она это произнесла каким-то фальшиво-мудрым тоном. – Кажется, мне с тобой всегда чего-то не доставало. Да вот этого: решительности, твердости, того, чего ждешь от мужчины.

Мне хотелось умолять ее: не говори всей этой трафаретной чуши, хотелось объяснить, что вчера я не собирался делать ничего гнусного, хотелось обнять ее, чтоб это кончилось. Но я понимал, что все бесполезно, и потому молчал.

– Да, – сказала Наташа, – многого мне не хватало, чего женщина вправе ждать от любви. Вот, знаешь, ты даже не сумел по-настоящему разбудить во мне женщину.

Меня как будто обожгло. Значит, уже разбудили? Быстро же! Вот в чем дело! Зачем же столько психологии, если все так просто: нужен мужик, который знает всякие там приемчики. Конечно, куда мне до него? Я же не шлялся по грязным бабам. Я не брал уроков плоти.

Все это мгновенно мелькнуло в голове. К счастью, что-то удержало меня, и я вслух не произнес накипевших слов. Она еще продолжала говорить, а я повернулся и через газон пошел к дороге.

Наташа окликнула меня, но я не обернулся: перешел дорогу и двинулся между домами к Ленинскому проспекту. Я очень спешил уйти подальше от того места, где оставил ее.

Я шел и мысленно грозил всем женщинам сразу: ну, погодите, ну если вы такие, я вам покажу!

Больше я не искал встреч с Наташей.

А время сурово наступало на меня – до защиты диплома оставалось четыре месяца. Еще неделю после того разговора с Наташей я пытался раскрутить свою тему. Потом однажды сел, осмотрел все сделанное и понял, что зря трачу силы. Оставалось два варианта: или выходить на защиту с второсортной продукцией, или, плюнув на все, взять новую тему. Второй вариант был рискованным: успею ли сделать что-то толковое, да и вдруг снова прокол? Но мне позарез нужно было все обновить вокруг себя – и тему математических размышлений не в последнюю очередь, Я прочел вслух любимые киплинговские стихи: